Я – веточка в потоке чужого бытия,
с какого родом дерева – уже не знаю я.
Теряю на стремнине за листком листок,
Вот отпадет последний – и кончится мой срок.
Я говорю тихонько: «Подольше продержись,
За перевалом времени течет иная жизнь,
И, может, в отдалении увидится она,
Ушедшая безвременно любимая страна.
Пусть только сновидением, пусть даже миражом…
На краткое мгновение… Неважно, что потом».
Зачем? О самом главном я вслух не говорю –
Мне б листиком последним припасть, как к алтарю,
К ее живому следу – потом хоть и уйти,
Но звук святого имени с собою унести…
Лада Федоровская

Мгла расступилась,
И день засиял
Ясный
Над сонным кладбищем.
Меж могильных оград
Я стоял
В травах высоких,
И солнце светило так ярко!
А в лазоревом небе
Висели клочки облаков белоснежных,
И у горизонта, от края до края,
Тянулась гирлянда цветов,
С облаками пушистыми
Соперничая в белизне.
Спиною ко мне
Стояли какие-то люди,
И я им сказал:
«Посмотрите, как красивы эти цветы!»
Но они отвечали:
«Ничего мы не видим».
С тех пор я пытаюсь
Всем рассказать
Об этих цветах,
Протянувшихся у горизонта
От края до края,
И об их лепестках белоснежных
Вкруг чаши широкой,
Но никто, никто мне не верит.
Николай Довгай

Домой возвратилась уныло,
Сбросила тяжкий рюкзак.
Скрипучую дверцу открыла.
Повесила модный пиджак
Умылась. Тронула ходики.
И распахнула окно.
За деревянным столиком,
Стучат жильцы в домино…
Вздохнула. И стала, угрюмо,
Из рюкзака вынимать,
Тягучие черные думы,
Присев на немую кровать.
Под ними обиды слоились,
Заботы и суета…
На самом дне затаилась
Ее девичья мечта…
И – комната вдруг озарилась
Умолкло внизу домино:
Жар-птица, сверкая, спустилась,
В ее расписное окно.
Поднялась. Несмело шагнула.
Хотела ее поймать.
Худые руки взметнула.
Молила не улетать!
Но тут ее снова позвали
Обиды и суета.
Седые сумраки встали.
Ее упорхнула мечта…
Стояла… Слушала ходики…
Потом поглядела в окно.
За деревянным столиком,
Стучали жильцы в домино.

Из спикерского выступления Марка и Дейва:

«Есть одна маленькая история…
Для меня все сложнее и сложнее становится говорить о Боге, потому что, как говорил Дэйв Бог – есть любовь, и Его сила – это любовь. И невозможно облечь в слова Его любовь, потому что у людей и слов таких нет, чтобы передать Божью любовь в полной мере.
Представьте, что вы рыбки в океане, мы с Дэйвом тоже рыбки. Вы плаваете в воде, и представьте, что вода это Бог. Так вот мы с Дэйвом говорим вам: «Какая чудесная вода, теплая, прозрачная, блеск!». А вы никогда ничего не слышали ни о какой воде. И спрашиваете друг друга: «Вода? Какая вода? О чем они говорят? Нам нужно срочно найти немного воды, чтобы понять о чем они говорят!». Так обстоит и с Богом. Бог ближе к вам, чем ваше дыхание. Вам не нужно никуда идти. Бог всегда был со мной, Он никогда не покидал меня даже в самые темные времена...»

Во времена, что к истине глухи,
Где правду не сыскать и на просвет,
Ко мне пришли они, мои стихи,
Больные дети никудышных лет.
Я их жалела: почему сейчас,
Когда без боли не о чем писать?
Мой первенец, не поднимая глаз,
Ответил, что пришел меня спасать
Чтоб лгущим в унисон мне не солгать
(Прилипчивой, чем ложь, нет зла на свете!),
На скрипочке простой он стал играть,
И повторился чистый звук в сонете.
Скромны стихи – а все ж отвергнут ложь.
И уж, по крайней мере, скроют,
И выдаст фальшь – строки невнятной дрожь,
И ритм, как сердце, сникнет в перебоях…
Они пришли – и стал нестрашен страх,
Лишь в истинном с тех пор я нахожу отраду.
Как ни искусна ложь, слышна она в стихах,
Благослови, поэзия, на правду!
Лада Федоровская

Я не пишу стихи — я думаю стихами,
И, кажется, они меня умней.
Из толчеи мирской они приходят сами
Лишь с самой малой помощью моей.
Я не пишу стихи — я чувствую стихами.
Душа в смятеньи — что с нее возьмешь?
Но чуткая строка, легко взмахнув крылами,
Перепорхнет туда, где невозможна ложь.
И сердце поведет по тропам очищенья,
И грёза станет в ряд со всем, что наяву,
И тусклых нет минут — лишь звездные мгновенья…
Я не пишу стихи — стихами я живу.
Лада Федоровская

… Открою я тебе, что ты рожден Любовью
Красавицы Земли и Вещего Огня,
А дар Богов тебе — рождаться с болью,
Пока любовь, ведущая в себя,
Не заглушит в тебе несбыточных желаний
И не излечит плоть от миражей.
Проснись. Пора.
Перед тобой — путь дальний,
Увидь себя в лугах и в красоте полей!
Услышь себя — быть может, ты — дыханье,
Входящее в тебя в лесной тиши, горах.
Быть может это ты, в обьятиях желанья
Звучишь молитвой на любви устах!
Быть может ты — ласкающей водою
Себя лелеешь в синеве морей,
И на коленях, ждущею рукою,
Себя о счастье просишь. Так прозрей!
Ведь ты ж могуч! Верни свое бессмертье!
Надев венец из солнц и из планет.
Войди в свой отчий дом, и на пороге — смерти
Оставь печаль и тяжесть прошлых...!

Среди широко распространенных современных учений и философий я, к сожалению, не могу выделить такую систему взглядов, которая целиком отвечала бы критерию высшей относительной мудрости. Исключение составляет набирающая силу система взглядов интегрального философа Кена Уилбера, хотя она также не лишена отдельных недостатков. Заслуживает упоминания и высшая буддистская школа мадхьямики-прасангики, которая хотя и является примером чистого воззрения, т.е. свободного от необходимости опираться на веру, не предлагает при этом позитивных рекомендаций о гармоничной жизни, ограничиваясь отрицанием.

В этой главе я бы хотел на примерах коснуться частичных и ограниченных воззрений, которые появляются вследствие бессознательной склонности учителей и философов к принятию одной из сторон любой границы, любой двойственности. Такие взгляды не лишены предпочтений, а значит теряют чистоту и универсальность. Мудрость обнаруживается за пределами предпочтений, чистое воззрение не может опирается на веру ни в какие абсолютные метафизические идеи. Под чистотой здесь я понимаю всепринятие, непредвзятость и всевключение, свободу от привязанностей. В основе освобождения лежит способность оставаться вне предпочтений, действуя в мире исходя из принятия максимального числа точек зрения, которые человек способен увидеть. Именно такое воззрение позволяет успешно поддерживать целостность и гармонию переживаемой реальности.


Читать дальше →

Далёкий берег стал предельно близким.
А близкий берег превратился в дым.
А где же я? Я между берегами.
Я – море, омывающее их.