Прямой эфир

— Ой, то не вечер да не ве-е-ечер, — запели строгие мужские голоса, — мне да малым мало спало-ось…
— Люблю эту песню, — сказал я.
— Как же ты ее барин, любить можешь, если не слышал никогда? — спросил Игнат, присаживаясь рядом.
— Почему же не слышал? Это ведь старая казачья песня.
— Не, — сказал Игнат. — Путаешь. Эту песню господин барон специально
для нас сочинили, чтоб мы пели и думали. А чтобы нам легче запомнить было,
в ней и слова такие же, как в той песне, про которую ты говоришь, и
музыка.
— В чем же тогда заключается его участие? — спросил я. — Я имею в
виду, как тогда можно отличить ту песню, которая была раньше, от той,
которую господин барон сочинил, если там и слова такие же, и музыка?
— А у той песни, которую господин барон сочинили, смысл совсем
другой. Вот послушай, объясню. Слышь, поют: «мне малым мало спалось да во
сне привиделось». Это знаешь что значит? Что хоть и не спалось, а все
равно привиделось как бы во сне, понимаешь? То есть разницы нету — что
спи, что не спи, все одно сон.
— Понимаю, — сказал я. — А дальше?
Игнат дождался следующего куплета.
— Вот, — сказал он. — Слушай. «Мне во сне привиделось, будто конь мой
вороной разрезвился, расплясался, разыгрался подо мной». А тут вообще
мудрость скрыта. Ты человек образованный, знаешь, наверно, есть в Индии
такая древняя книга — Ебанишада.
— Знаю, — сказал я, немедленно вспомнив о недавнем разговоре с
Котовским.
— Так вот там написано, что у человека ум — это как у казака лошадь.
Все время вперед нас движет. Только господин барон говорят, что нынче у
людей совсем другой коленкор пошел. Никто с этой своей лошадью совладеть
не может, и поэтому она, можно сказать, удила закусила, и не всадник
теперь ей управляет, а она его куда хочет, туда и несет. Так что всадник и
думать забыл, что он куда-то попасть хотел. Куда лошадь выбредет, там и
едет. Господин барон даже книгу нам обещали принести специальную,
называется «Всадник без головы» — она вроде бы на специальном примере про
это написана. Но забывают все время. Люди больно занятые. И то уж такое
спасибо, что…
— А дальше что? — перебил я.
— Дальше? Что дальше. «А есаул-то наш догадлив был, он сумел сон мой
разгадать… Ой да пропадет, он говорил мне, твоя буйна голова». Ну, про
есаула понятно — это господин барон про себя так сложили, они у нас и
правда догадливые. Да и насчет головы тоже понятно — это прямо по
Ебанишаде. Раз ум так расплясался, что сам не знает, куда едет, то ему,
понятное дело, только пропадать. И еще тут смысл один есть. Это мне
недавно только господин барон сказали на ухо. Такой смысл, что всю эту
мудрость людскую все одно здесь бросить придется. Но жалеть не надо,
господин барон сказали, потому не надо, что самого главного все это не
касаемо. Потому и поется, что не ты сам пропадешь, а только голова твоя
буйная. А ей все равно туда и дорога.
Игнат задумчиво уперся руками в подбородок и замолчал, вслушиваясь в
пение:

Ой-да подули ветры злы-ы-е
Да-а с восточной стороны-ы
И сорвали желту шапку
С моей буйной головы…

Я некоторое время ожидал комментария, но его не последовало. Тогда я
сам решился нарушить молчание.
— Насчет ветров с востока я еще понять могу, — сказал я, — как
говорится, ex orienta lux. Но почему шапку-то срывает?
— А чтоб привязанностей не было.
— А почему шапка желтая?
— Так мы ж Гелугпа. Вот и шапки у нас желтые. Были бы Кармапа, так
шапка была бы красная. А если бы были Бон-по, как на Дону, так она бы
черная была. Но сущность за всем этим одна. Как голова пропадать будет,
так какая ей тогда разница, какая на ней была шапка? А с другой стороны
подойти — там, где воля начинается, никакие цвета уже ничего не значат.
— Да, — сказал я, — неплохо вас господин барон обучил. Только что же
это за самое главное, что начинается, когда буйна голова пропадает?
Игнат тяжело вздохнул.
— Вот тут-то и фокус, — сказал он. — Господин барон об этом каждый
вечер спрашивают. А сказать никто не может, хотя все и стараются. Ты хоть
знаешь, что бывает, когда кто из ребят на такой вопрос отвечает?
— Откуда же мне знать, — сказал я.
— Господин барон его сразу же переводит в Особый Полк Тибетских
Казаков. Это совсем особый род войск. Можно сказать, краса и слава всей
Азиатской Конной Дивизии. Хотя, если подумать, не место такому полку в
конной дивизии, потому что те, кто в нем служат, не на лошадях ездят, а на
слонах.
Я подумал, что передо мной, скорей всего, один из тех
вралей-самородков, которые не задумываясь сочинят историю любой степени
неправдоподобия, но уснастят ее таким количеством реальных деталей, что
хоть на секунду, но заставят в нее поверить.
— Как же со слона-то шашкой рубить? — спросил я. — Неудобно будет.
— Неудобно, так на то она и служба, — сказал с усмешкой Игнат и
поднял на меня глаза. — Не веришь, барин? Ну и не верь. Я, пока на вопрос
господина барона не ответил, тоже не верил. А сейчас уже и верить не надо,
потому что знаю все.
— Так ты, значит, на этот вопрос ответил?
Игнат важно кивнул головой.
— Потому и хожу теперь, как человек, по полю. А не к огню жмусь.
— Что же ты сказал барону?
— А что я сказал, то тебе не поможет, — сказал Игнат. — Тут не изо
рта надо отвечать. И не из головы.