Люди, конечно, предсказуемы. Никто не считает себя выше или ниже, но считает бесполезным делом писать, когда правит убеждение, что помогать друг другу неестественно для людей.Милосердия, сердце мое, не ищи,
Правды в мире, где ценят вранье, — не ищи,
Нет еще в этом мире от скорби лекарства.
Примирись — и лекарств от нее не ищи.
Мир — это тело мироздания, душа которого —
Господь, и люди с Ангелами вместе даруют чувственностью плоть.
Огонь и прах, вода и воздух — из их частиц мир создан сплошь.
Единство в этом, совершенство, всё остальное в мире — ложь.
Кто рожден в красоте счастья лик созерцать,
Тому мир будет множеством граней мерцать —
Украшает шитьем для красавицы платье
И умеет изнанку душой понимать!
Круг небес ослепляет нас блеском своим.
Ни конца, ни начала его мы не зрим.
Этот круг недоступен для логики нашей,
Меркой разума нашего неизмерим. Омар Хайям
Смотри, как бы не ограничить себя отдельным верованием и не отвергнуть все остальное, ибо тогда от тебя ускользнет немало блага, — поистине от тебя ускользнет само понимание истины. Храни в себе содержание верований любой формы, ибо Бог слишком необъятен и велик, чтобы полностью заключить Его в одну веру.» Ибн аль-Араби
..«ты» появился, как только появилось несогласие с трудностями жизни, и тогда это стало действительно страданием… страданием «страдальца»… страдание клетки, которая против «Целого»… клетка против целого…
Это разрушительно когда клетка против организма! В столкновении с «целым» разрушается клетка…
«Поэт прикоснулся к темным тайникам вселенской утопии. У нее было множество имен: мужицкий рай, эдем, Интернационал. Только цель во все века оставалась одной и той же: завладеть человеком навсегда, предать живую душу адскому огню.
… Потому что черный человек был его вторым «я», говорил прямо из сердца, предвкушая над ним вечную власть.Не желавший «страдания, смирения, сораспятия», Есенин мог теперь убедиться воочию, куда ведет человека безумное поклонение собственным силам. Не он один усваивал горькие уроки. Его стихотворения, поэмы заключали в себе огромное общенациональное значение. В них тосковала больная русская совесть. Новые стихи (а впрочем, так случалось постоянно, что бы он ни написал), равно волновали, равно терзали всех, кто еще не умер душой до конца, – и победившего красноармейца, и выброшенного за пределы России белого эмигранта где-нибудь в Берлине. Поэт затрагивал такие пласты, рядом с которыми выглядели ничтожно малыми любые политические разногласия:
… Что-то всеми навек утрачено.
Май мой синий! Июнь голубой!
Не с того ль так чадит мертвячиной
Над пропащею этой гульбой.»
Да уж, понятное дело… для «абстракции» любовь понятие ну очень абстрактное:-)) где там кого-нибудь осчастливить… через «себя», горемычного весь мир видится неподъемным грузом:-)
А что же небо? Небо — в стороне.
Проклятия и радостные гимны
Не долетают к синей вышине. Омар Хайям
Правды в мире, где ценят вранье, — не ищи,
Нет еще в этом мире от скорби лекарства.
Примирись — и лекарств от нее не ищи.
Мир — это тело мироздания, душа которого —
Господь, и люди с Ангелами вместе даруют чувственностью плоть.
Огонь и прах, вода и воздух — из их частиц мир создан сплошь.
Единство в этом, совершенство, всё остальное в мире — ложь.
Кто рожден в красоте счастья лик созерцать,
Тому мир будет множеством граней мерцать —
Украшает шитьем для красавицы платье
И умеет изнанку душой понимать!
Круг небес ослепляет нас блеском своим.
Ни конца, ни начала его мы не зрим.
Этот круг недоступен для логики нашей,
Меркой разума нашего неизмерим. Омар Хайям
Просто прислушайся, че те бабуля говорит:-))
Не упрямься, дорогой, просто покумекай чуток:-)
Это разрушительно когда клетка против организма! В столкновении с «целым» разрушается клетка…
… Потому что черный человек был его вторым «я», говорил прямо из сердца, предвкушая над ним вечную власть.Не желавший «страдания, смирения, сораспятия», Есенин мог теперь убедиться воочию, куда ведет человека безумное поклонение собственным силам. Не он один усваивал горькие уроки. Его стихотворения, поэмы заключали в себе огромное общенациональное значение. В них тосковала больная русская совесть. Новые стихи (а впрочем, так случалось постоянно, что бы он ни написал), равно волновали, равно терзали всех, кто еще не умер душой до конца, – и победившего красноармейца, и выброшенного за пределы России белого эмигранта где-нибудь в Берлине. Поэт затрагивал такие пласты, рядом с которыми выглядели ничтожно малыми любые политические разногласия:
… Что-то всеми навек утрачено.
Май мой синий! Июнь голубой!
Не с того ль так чадит мертвячиной
Над пропащею этой гульбой.»