После трудного дня я пришел домой, переоделся, разложил вещи по своим местам, помыл руки, согрел борщ, добавил в него сметану, покушал, помыл посуду, помыл ботинки, вытер пол в прихожей, полежал на диване, принял душ, выпил большой стакан кефира, почитал книжку, поудалял видосы из Вотсапа, посмотрел кино и наконец подумал, что чего-то не хватает. Чего-то для души. Еще раз послонявшись по кухне и заглянув в холодильник, я выдвинул нижний судок и достал апельсин.
Разрезал его на несколько больших круглых долек, каждый кружок разрезал еще пополам и все это, брызгая липким соком на поверхность стола, съел. Остались только красивые узкие оранжевые корки. Все что оставалось мне сделать в этот день — это спросить: «Ну что? Теперь твоя душечка довольна?»

Все вижу в себе, все видимое чувственное, слышимое. Не мое, не для меня, есть. Проглотила мир и веселюсь, как то странно весь окаенариум бытия галдит внутри меня. Но узнавание мира как себя, очень естественное, как будто близкого увидел. И галки галдят внутри и мысли и тело стучит сердцем, и… хотя какая нутрь, наружи нет. Проглотила мир. Нет ни меня ни не меня, только сплошное Йааа.

Познай самого себя, и ты познаешь весь Мир, — говорят мудрецы.
Но забывают добавить (или не знают?), что познаешь свою придумку о Мире.
Поставив своё Я в центр мироздания, со своим Я так и останешься.
Если тебе интересен Мир — познавай его, в нём и о себе найдёшь.

Не добрый и не злой: таков мудрец.
Много доброго, мало злого: таков достойный муж.
Мало доброго, много дурного: таков обычный человек.
Ничего доброго и много дурного: таков низкий человек.
Одно добро и совсем нет зла: таков святой.

Она сидела по диагонали напротив меня — девушка лет тридцати пяти. Короткая прическа с осветленным чубчиком, нависающим на лоб, немного вытянутое благородное смугловатое лицо, открытые маленькие уши без сережек, свои длинные ресницы, прикрывающие большие глаза, прямой, немного удлиненный нос, приятные губы без помады. Глаза опущены, смотрят в телефон, что-то слушает через наушники. Длинные пальцы без колец, маникюр — без сложных разноцветных конструкций. Одета в тонкую короткую коричневую шубку. На шею повязан большой, красивый, пестрый, шелковый платок. Из под шубы видны коленки в темных чулках. Замшевые сапоги. Редкость увидеть такую девушку в маршрутке. «Залетная», — подумал я. — «Такие обычно ездят на своих машинах».

— И как же вас зовут, милая девушка? — подумал я. — Чем вы занимаетесь? Есть ли у вас парень?

— Пока не нашла человека, с которым бы хотелось проводить двадцать четыре часа в сутки, — мысленно ответил я за нее себе, и чтобы она не услышала, подумал чисто для себя: « Двадцать четыре часа в сутки — это перебор».

— Чем живете, чем дышите, что читаете? — продолжал я мысленно спрашивать девушку.

— Ненавижу Достоевского, — брякнул она, то есть я за нее себе и удивился этому заявлению, — мог бы и поинтересней что-нибудь придумать.

— Вот так вот значит? — продолжал я игру в вымышленный диалог.

Девушка повернула голову и стала смотреть в окно. А я продолжал ее рассматривать. «Породистая», — подумал я. Надо сказать, что я смотрел ей в глаза только вскользь, когда она и я периодически отрывали голову от своих занятий. Она с полуулыбкой на лице пялилась в телефон, а я рассматривал свои синие от холода руки и грел большой палец левой руки в ладони правой.

— Мне просто приятно на вас смотреть, вы не похожи на других девушек, они ходят с распущенными волосами и думают что это красиво, — опять я произнес мысленную фразу, подняв глаза на девушку. — А ваша резко очерченная прическа просто таки выталкивает вас на подиум.

— Даже
Читать дальше →

ты не в своём уме. у тебя нет своего ума. ты полностью в чужом уме. ты живёшь не своей жизнью. ты — просто проживаемость не своей жизни. ощущение себя, заглядывание за себя, чтоб увидеть тебя живущего, мысли — всё это проживаемость не твоей жизни. чужая жизненность не подчинена тебе нисколечко. ты даже умереть не можешь. некому и не чем. чтобы ты ни вытворял, не выйдет за пределы чужой жизни, которая с любовью оживляет любые твои выкрутасы. и нет ничего ближе неё. а ты, как живущий, не более чем недоразумение. тебя, как источника якобы своей жизни, просто нет. это, кстати, единственное, что не оживляется живущим тебя. даже ощущение себя — пожалуйста, вот оно, а вот ты как центр этого ощущения — нет, хоть и кажешься наиболее живым. ты просто реализованный потенциал неверного прочтения, когда безначальность не твоей жизни читается как начало тебя, а её безвременный свет как текущая из этого начала твоя жизнь. не найти обладателя чужого ума, но и не потерять его ум. да и есть ли он, этот чужой? что есть, так это живущие чужим умом мысли на этот счёт. да и чужой он лишь тем, что просто не твой.

Старенький фильм, который я к удивлению не видел.
После всех этих заумностей Даррена Аронофски, как глоток свежего воздуха.
Мне понравился.

Раньше максимальное проживание момента происходило в первые минуты после мощного эмоционального или физического потрясения. В те минуты, после происшествия, когда возникала мысль, что ещё бы чуть-чуть и пришёл конец, я бы умер, пришла смерть. Когда в детстве в лесу с березы сорвался и упал с высоты на спину, что аж лёгкие схлопнулись, или что там происходит, когда не вдохнуть не выдохнуть не мог. Когда будучи впервые в большом городе, да и вообще на тот момент прибывая в глубокой неосознанности, попал в руки цыганки, а очнулся через полчаса на другой стороне улицы, от удара в плечо проходящей мимо тётеньки, что прокричала в след «отстаньте от парнишки» и растворившейся в толпе. Когда после первой серьёзно ударившей болезни, уже начал прощаться с жизнью, а на завтра узнал у врача, что просто давление подскочило — драма в одни сутки. Не просто конечно, но я кажется раньше вообще тела не чувствовал и оно жило само по себе, а ум сам по себе, но не об этом. После таких моментов чувствовалось и ощущалось всё. Хруст снега под ногами, тёплый осенний ветер в перемешку с пылью дующий в лицо, теплота солнечных лучей и сырой затхлый воздух под одной из крыш на участке в деревне у бабушки с дедом, где застаивалась дождевая вода. Когда сразу после этих моментов видел знакомых и родных, был до улыбки рад их видеть снова, а они вели себя по-прежнему, как-будто ничего не произошло, а я между прочим чуть не умер, каковы наглецы. А после это как-то быстро всё развеивалось и быт, мысли снова затягивали в привычное русло.
Читать дальше →

Как — то ночью, я услышал шум, где-то за стеной пели две девушки. Брынчала гитара и два голоса необычными модуляциями выводили мелодию, которая была явно не из известных мне шлягеров. «Хм», — подумал я.

Потом в один из вечеров я услышал непрофессиональную, но добрую из-за своей наивности игру, то ли на окарине, то ли на дешевенькой флейте. Потом, в ванной комнате, через вентиляцию зазвучало отчетливое пение парня: это была не известная мне песня на русском языке. Человек пел не так, как горланят пьяные люди за праздничным столом, или как любители под душем мурлычат какой — нибудь хит, а как-то по другому, не искажая ноты, добросовестно, с чувством и напором. Опять же флейта по вечерам продолжала свои эксперименты со звуком…

И когда сегодня ночью, я проснулся в двенадцать часов от очередного шума — звучали слова песни «Я тебя никогда не забуду, я тебя никогда не увижу» из фильма «Юнона и Авось», я окончательно понял — у меня сверху поселились музыканты.

«начало» предусматривает предварительное гипотетическое «ничто», «начальный» процесс набирает силу и скорость под прямым или косвенным воздействием «катализатора распада» и в результате приближается к «концу», к полной аннигиляции. Этот «катализатор распада» — дьявол, средоточие так называемого зла. Сотворенный мир все более тяготеет к плотности, сгущению, неподвижности, тьме и, достигнув критической точки, получает шанс к распылению в практическое «ничто».
Это весьма уникальная космогония, непохожая на другие. Творцы других космогоний всегда имеют дело с каким-то материалом — будь то тела прародителей, стихии, первичный хаос. Миры создаются эротикой, вивисекцией, агрессивным разумом, но в любом случае демиургу противостоит «нечто». Разница очевидна. При всей своей отчужденности демиург имманентен своему материалу, созданный мир так или иначе уязвим и преходящ, поскольку демиург и его мир пребывают в разнообразных связях с другими генетическими и космическими данностями. Если бы библейский Творец «организовал» свою вселенную, выделив ее из хаоса, то первородный грех лишился бы катастрофической весомости — сатану всегда можно расценить как агента враждебного окружения.
Но исключительность иудеохристианского космотворения обусловлена первичным «ничто». Внешних врагов нет: всякая сущность — тварь, творение Божье, всякий поступок необходимо ориентированы согласно замыслам Творца. Если политеизм вполне допускает эмоциональную полихроматическую гамму и широкое толкование действия, то в мире Творца господствует мажоро-минор: повиновение-бунт, верность-измена, взлет-падение, добро-зло. Подобная категоричность совершенно чужда языческим воззрениям: «Парадигмы зла не существует, — писал Плотин, — зло — результат нужды, лишенности, дефекта. Злом следует назвать страсти материи, лишенной формы». Согласно Плотину, структура, мобильно формализуясь, вполне способна преодолеть ситуацию зла. Греческая мысль, кстати говоря, никогда не занималась изучением материи в
Читать дальше →