Книга повествует о жизни восьми гималайских мудрецов, которые овладели кристально чистой мудростью и силой мировых духовных традиций. Эти великие люди принадлежали к универсальной традиции, в которой делается акцент на непосредственное переживание истины, не ограниченной рамками религии, национальности, географии, времени или расы.
Следуя древним санскритским текстам и пятитысячелетней устной традиции, пандит Тигунайт представил нам их жизнеописания и дошедшие до наших дней диалоги, в которых раскрывается жизненный опыт этих мудрецов. Эти восемь гималайских учителей знали, как вести успешное и здоровое существование в миру, ощущая при этом сокровенную истину бытия. Знакомство с их жизнями дарует практический опыт, необходимый каждому на пути, ведущем к мудрости и истине.

ВСТУПЛЕНИЕ.
Традиция гималайских мудрецов существует на протяжении нескольких тысячелетий. И, несмотря на всяческие перипетии и испытание временем, она жива по сей день. Гималайская традиция не имеет ничего общего с учениями, актуальными лишь в определенную историческую эпоху или пригодными для определенного географического региона. В ней делается упор на приобщение к истине, которая вечна и универсальна. Той истине, для описания которой в разные времена использовались самые разные слова и другие средства.
История этой древней традиции окутана тайной. Изучение Древних текстов связано со множеством проблем: многие из них не переведены на современный язык, а существующие переводы требуют
Читать дальше →

Вениамин (этимология этого имени, как подчеркивает сам поэт: «в муках рожденный») Айзенштадт родился в 1921 году в белорусском местечке в нищей еврейской семье. Бедствовал. Бродяжничал. 23 года трудился в инвалидной артели, ибо официально был признан «убогим» с соответствующим заключением ВТЭКа. Был помещен в сумасшедший дом, где полностью подорвал здоровье, но не утратил огромной духовной мощи. «Поражаюсь убожеству собственной жизни, — пишет он о себе, — поражая и других ее убожеством, но храню в душе завет Гумилева: „Но в мире есть другие области...“ И строчка эта — ручеек крови словно бы путеводная заповедь скитальцам всех времен и стран. Ведь и я — скиталец Духа, если даже всю жизнь обитал на его задворках».
Бог для В.Блаженного — совершенно свой, никогда не канонический, не церковный и не закоснело-статичный. Поэт неустанно ищет Бога, теряет, обретает вновь и вновь. Сам Блаженный уже в зрелые годы признавался: «Я до сих пор не знаю, что такое стихи и как они пишутся. Знаю только, что рифмованный разговор с Богом, с детством, с братом, с родителями затянулся надолго. На жизнь».
РЕЛИГИЯ — ЗЕРКАЛО ЛЮБОГО ТВОРЧЕСТВА
Мое поэтическое кредо сформировалось очень рано, раньше, чем я, собственно, начал писать. В первых стихах, которые я послал Пастернаку, были такие строки:
С улыбкой гляжу на людской ералаш,
С улыбкой твержу: «Я любой, но не ваш».
Ему понравилось: «Любой, но не ваш»…
С годами, по выражению Юрия Карловича Олеши, улыбка превратилась в собачий оскал…
Я открывал для себя поэзию Блока, Есенина, Белого — неизвестную, запрещенную в то время — это было откровением. Наверное, так чувствует себя рыба, влачившая свое существование в луже и вдруг попавшая в море. Это все было мое. Отныне и вовеки. Я хватал сверстника за рукав: «Ты знаешь, что писал Андрей Белый?» «Какой Белый? Белогвардеец, что ли?»
Имени такого не знали…
А я уже был свихнувшимся человеком: строфы сопровождали меня везде и всюду, даже во сне…
В юности, в молодости было требовательное чувство: «Боже, я чище, я лучше, за что же ты меня наказываешь?»
Никогда нельзя забывать, что не Бог для нас, а мы для Бога. Мы созданы по образу и подобию и должны в какой-то мере — полностью это никогда не возможно — приблизиться к идеалу творения, причем наша личная судьба, как мне кажется, не имеет в этом разрезе никакого значения: где ты служишь, кем ты служишь, длительно ли твое служение — душа должна быть всегда в предстоянии…
В мирской жизни каждый шаг — искушение. Жизнь задает человеку столько вопросов… И мы обращаемся к Богу. Но, увы, не всегда получаем ответ. В мире, где были Освенцим, Майданек, поневоле призываешь к ответу. А затем понимаешь каким-то высшим умом, что неисповедимы пути Господни…
Надо примириться с тем, что все это непостижимо. Никто не может сказать: «Я обрел истину». Христос — истина, но эта истина от нас очень далеко отстоит. В каком-то плане она нам доступна, а в каком-то… Ведь Бог — это целая Вселенная, а тайны Вселенной непостижимы…
Мой отец не был религиозным человеком в традиционном смысле этого слова. Та сторона религии, которая связана с ритуалом, была для него вторична и даже вызывала иронические замечания. «Смотри, — подталкивал он меня в бок во время службы, — бороды задрали и поют».
Его общение с Богом было общением добрых друзей, общением на равных…
Меня часто упрекают в фамильярном отношении к Богу. Но когда кошка трется о ноги хозяина — разве это фамильярность? Это полное доверие. Это родство. Фамильярность всегда с оттенком пренебрежения, чего у меня никогда не было, и не могло быть…
Религия — зеркало любого творчества. У нас еще это не осмыслено… У Есенина: «Я поверю от рожденья в Богородицын покров...» — это в начале пути. А позже: «Не молиться тебе, а лаяться научил ты меня, Господь». И пророчество Клюева в стихе Есенину: «От оклеветанных Голгоф тропа к Иудиным осинам». Сколько бы ни говорили о причинах его самоубийства: новая эпоха, не мог пережить гибели родных деревень — да нет, он не мог пережить собственного безбожия. «Чтоб за все за грехи мои тяжкие, За неверие в благодать, Положили меня в русской рубашке Под иконами умирать...» Вот она, эта гибель: отступление от Бога — и Иудины осины. Он осознавал это, осознавал, но вернуться к Богу уже не мог.
Предав Христа, нельзя жить. Невозможно.
Читать дальше →