Null все время хочет перемен, но до ужаса их боится, потому как они вызывают чувство тоски и тревоги. Самое интересное, что это не зависит от того, какие переживания стоят на кону – положительные (Plus) или отрицательные (Minus). Оба случая вызывают одинаковое желание их отталкивать, оставаясь в незатронутом покое. Но зачем это нужно? Это я попыталась исследовать.

Всякий раз, когда я вовлекаюсь в какую-нибудь историю, в которой светит переменами, я отчетливо ощущаю дискомфорт, и сейчас я хорошо понимаю, почему. Дело в том, что происходящими событиями как бы отмеряется мой путь жизни, а их интенсивность всякий раз напоминает мне о том, что конец становится ближе. Так получается, что, чем интенсивнее происходящее, тем красочнее, как надпись красной помадой на зеркале, напоминание о том, что я лечу к пропасти неизбежной смерти, что добавляет печальных красок в абсолютно любое явление с моим участием. Тогда как сидение на месте создает иллюзию остановки времени.

Стратегический null состоит из попытки остановить течение, заморозить его, поставить нерушимый памятник моменту, чтобы забыться о том, чем это все кончается. Конечно, глобально остановить момент не удастся, т.к. «show must go on» независимо ни от чего, но минимизация происходящий событий – в общении, в выходах из дома, в социальных делах, — создает некое подобие вечности, т.к. делает тебя как будто недвижимым. Чем меньше твоего участия в чем-либо, тем менее ощутимо время и бессмысленность твоей скудной и короткой жизни. Так воссоздается модель своего комнатного безвременья.

Украшает эту неспешную и неповоротливую медлительность мечта о том, что когда-нибудь что-нибудь изменится, в связи с просветлением ли, в связи с нагрянувшей любовью ли, или в связи еще с чем-нибудь несбыточным, которое придет на белом коне в доспехах и всех спасет. Самое забавное, что при этом не видится диссонанса, о котором я сказала вначале: хочу, но брать не буду. Хочу, потому что этот симулякр комнатной вечности где-то дает
Читать дальше →

* Интересный диалог душевнобольного Ивана Дмитрича Громова с доктором Андреем Ефимовичем Рагиным. Доктор — пример стратегии нуля, нереагирования, аморфности и невмешательства, выдаваемых за прозрение. Громов красиво рубит по этим точкам.
Очень понравился этот отрывок (правда, не знаю как он будет выглядеть вне контекста всего произведения).
"…
Был пятый час вечера – время, когда обыкновенно Андрей Ефимыч ходит у себя по комнатам и Дарьюшка спрашивает его, не пора ли ему пиво пить. На дворе была тихая, ясная погода.
– А я после обеда вышел прогуляться, да вот и зашел, как видите, – сказал доктор. – Совсем весна.
– Теперь какой месяц? Март? – спросил Иван Дмитрич.
– Да, конец марта.
– Грязно на дворе?
– Нет, не очень. В саду уже тропинки.
– Теперь бы хорошо проехаться в коляске куда-нибудь за город, – сказал Иван Дмитрич, потирая свои красные глаза, точно спросонок, – потом вернуться бы домой в теплый, уютный кабинет и… полечиться у порядочного доктора от головной боли… Давно уже я не жил по-человечески. А здесь гадко! Нестерпимо гадко!
После вчерашнего возбуждения он был утомлен и вял и говорил неохотно. Пальцы у него дрожали, и по лицу видно было, что у него сильно болела голова.
– Между теплым, уютным кабинетом и этою палатой нет никакой разницы, – сказал Андрей Ефимыч. – Покой и довольство человека не вне его, а в нем самом.
– То есть как?
– Обыкновенный человек ждет хорошего или дурного извне, то есть от коляски и кабинета, а мыслящий – от самого себя.
– Идите проповедуйте эту философию в Греции, где тепло и пахнет померанцем, а здесь она не по климату. С кем это я говорил о Диогене? С вами, что ли?
– Да, вчера со мной.
– Диоген не нуждался в кабинете и в теплом помещении; там и без того жарко. Лежи себе в бочке да кушай апельсины и оливки. А доведись ему в России жить, так он не то что в декабре, а в мае запросился бы в комнату. Небось скрючило бы от холода.
– Нет. Холод, как и вообще всякую боль, можно не чувствовать. Марк Аврелий сказал:
Читать дальше →