Есть в нашем языке такое определение — одушевленный и неодушевленный.
Правила говорят нам, что это чисто грамматическая категория. Но одушевленными считаются люди и животные — те объекты, которые в привычном сознании обладают волей в большей или меньшей степени.
Поэтому, мне кажется, это деление и смысловое тоже. И оно связано как раз с представлением о том, способен ли объект совершить волевой акт.

Я не знаю, как вы, а я замечала, что «одушевленность» — это такой параметр, который может появиться у чего угодно, если включить воображение.
В детстве я «одушевляла» игрушки, мне казалось, что вот этот котенок с грустной мордочкой постоянно испытывает печаль, а поскольку исправить это я не могу никак (ну с таким выражением мордочки его сделали), то я его прятала с глаз долой, чтобы не мучиться. Позже, в эзотерической юности, одушевляла все явления природы. Великая Сила же :))
Одушевление было жестко связано с понятием «живого» и «разумного». То есть это были тождественные понятия.
И только еще позже я стала понимать, что «одушевление» — это и есть приписывание объекту неких дополнительных воображаемых свойств независимости воли, антропоморфных чаще всего. А «живое» и «разумное» — это совсем другое. Начало доходить, что жизнь и разум это не что-то, что обязательно присуще только антропоморфному объекту, и что Великая Сила:)) не нуждается в одушевлении, чтобы быть живой и разумной.

Одушевление, как я вижу — это и есть проекция притязающего сознания на какой-то объект, включая, собственно, корневое наделение волевой независимостью мысль «я».
Более того, одушевленность рождает двойственность — есть типа живое, а есть неживое. (При том, что «покойник» в грамматике — это существительное одушевленное. Так что на лицо — связь именно с чем-то, что присуще человеку)
А если убрать из мира всю одушевленность, то мир видится живым и разумным целиком, то и чего он состоит — живо и разумно в своей целостности, и в специальной одушевленности не
Читать дальше →