Соединив щербатый глаз луны
С подземными чертогами Аида
Летают девы от свечи пьяны
Лишь притворяясь мошками для вида
Кружит как дом пушистая метель
Отбрасывая фрески на гардины
Стучит копытом молодая ель
Развесил леший тучные перины

Ах лепота не жить не умереть
Отрезав звездный свет как ломоть сала
Зарылся дом в сугроб, большой медведь
Качает маятник устало.
Как хорошо сидеть в самом себе
Раскидывая домики как звуки
Играть на дымной каменной трубе
Во славу неподвижности науки.
***
Тень касается экрана
Собирает ночь улов
Мы стоим в зрачке стакана
Наблюдаем солнце слов
Разбуди меня звездою
И волной через века
Захлебнусь твоей судьбою
Покачусь из кошелька
Упаду потом подпрыгну
Разбужу остывший сон
Я наверно буду рыбой
Неизвестной с трех сторон
А четвертая сторонка
Это в доме полумрак
И висит на нитке тонкой
Карта шут или дурак
***
Душа моя печальница
так пишет Пастернак
Душа моя соперница
а в жизни кавардак
Два облачка две звездочки
лиловый глаз коня
Надавишь хрустнут косточки
монетками звеня
Разломана копилочка
разбросана вокруг
Не вымолишь поклонами
не выпустишь из рук
Душа моя распутница
все путает следы
То лесом то околицей
то тропкою орды
То в косы одевается
то в темный глаз коня
Наверно издевается
или хранит меня.

О как болит недвижность бытия
Его взорвать хотел я хрупким взмахом
Но я лишь тень но я лишь ночь ничья
Я звездный прах и вечно буду прахом

Не вырваться за грань моих миров
Не обрести того что не терялось
Я только слово между прочих слов
С меня все началось и все во мне осталось.

Да, влажен шелковый рукав, что на заре
Бамбуковые заросли раздвинул
В осеннем поле…
Но влажней вдвойне
Рукав мой оттого, что я тебя не вижу…

Я красотой цветов
Пленяться не устал,
И слишком грустно потерять их сразу…
Всегда жалею их, но так их жаль,
Как этой ночью, — не было ни разу!

Застывшее Время расплавит Огонь
И в формы его отольёт,
И каждая форма на радость и боль
В реке времени поплывёт;

Те формы живые и в счастье, в беде,
В жидком времени ночи и дня
Плывут, не зная, что носят в себе
Искру того Огня
Адвайтин

Как только мы появляемся на свет нас тут же начинают определять.
Поначалу, родители определяют нас как тело, пока мы лежим в коляске и не добрались до любимых вещей родителей, с «целью» раскромсать их вдребезги (ведь именно такой способ познания окружающего мира доступен нам в раннем детстве). Как только, мы покидаем пределы коляски, после очередной разбитой вазы или ободранного куска обоев, нас начинают определять как личность, «плохой мальчик(девочка)». Затем в какой-то момент, после многочисленного повторения «Ты сделал», внешнее определение заменяется на внутреннее, так раз за разом утверждая что «ты это сделал», «ты во в этом виноват», «ты такой хороший сделал всё правильно» возникает вера, что внутри есть действительно тот кто все делает за все отвечает. Так возникает самоопределение, или просто абстрактное «Я», которое за все в ответе. И которое потом всю жизнь страдает от не состыковки с другими такими же самоопределениями, которые вечно всё делают не так как Надо!))).
Мы получаем этот контракт на самоопределение с первым нашим вдохом и сдаем его с последним. Однако есть один небольшой момент — мы этот контракт НЕ ПОДПИСЫВАЛИ!)))) А посему разорвать можем в любой момент.
И тогда остаются одни определения, и никакого САМО!)))))

НАТЮРМОРТ

Полупустым оркестром
шла тропинка скрипки,
и на нее сорил неряха-контрабас
окурки, вечера, прогулки, вечеринки —
и все, что говоришь,
порой не разобрав.

И весь оркестр — набор
фанерных натюрмортов.
Но кто поверит в них?
И не поймет любой,
что за окном фойе
и в перелете марта —
окурки, вечера, прогулки и любовь.

Все это тихо спит
в ловушке колоннады.
Пугают снег грачи.
Уже решен разлад.
Но в перелете март.
И верю —
когда надо,
я все верну назад,
и слова не сказав.

Покажется трамвай.
Его фигура — череп.
И скрипкою тропа пересекает двор.
И ею контрабас заканчивает вчерне
окурки, вечера, прогулки, разговор.

www.rvb.ru/np/publication/01text/04/03krasovic.htm

Чуть брезжит самолет.
Чуть солнце желтовато.
Качает воронье древесные лотки.
В окне лежат дома, похожие на вату.
И двери вчетвером в них топчут каблуки.

А в городе
над деревянной крышею
антенны, пришпиленные ловко.
В долине соль земли засыпет борозду.
А на моем плече —
багряная головка.
Кто мог ее убить?
А я не подойду?

Во мне горит огонь английского камина.
На мне давно лежит хорошее сукно.
А для кого беречь?
Для будущего сына?
Дай лучше отомщу
за все, что не дано.

Я не убийца. Нет.
Но видят только листья.
И будет хорошо,
когда она умрет.
Я в жизни не видал затылка шелковистей.
Спи, маска на плече.
Прощайте, самолет.

Дионисийская игра
Ее нам не понять урока
Пока крестом горит гора
для Арамейского пророка.

Да он воскрес свершив свой дух
печатью запечатав небо
в него уверовал пастух
И попросил «дай отче хлеба»

Дай хлеба нам а не игры
Не винограда сон бурлящий…
Безумный бог давал миры
Разумный уложил всех в ящик.

Да там тепло, любовь и свет
Но веры трепетные блики,
Смывает Стикс водою лет
И оживает бог великий.

Он смертным не дает ответ
И рвет козлов на пепелище
Но истин только черный свет
Он не для тех кто духом нищий.

Тот кто воскрес узрел его
Все остальное ложь и благость
Смотреть привыкни в ничего
И только в этом будет радость.

И только в ней найдешь ответ
Что не дает нам бог великий,
В таком ответе смысла нет
В нем все вопросы только блики.

Безумен бог, безумен пир
Кричат менады и сатиры
Больным козлом трепещет мир
И истекает черным жиром.

Когда меня спросили:
«Не жемчуг ли сверкает на траве?»—
Тогда в ответ сказать бы сразу мне,
Что это лишь роса,—
И с той росой исчезнуть…