Как, однако, холодна
Одинокая
Луна…

Пусть я не постиг
Сокровенной глубины
Старого пруда.
Но поныне различаю
Всплески в тишине…

Если настроение данного мига выражает одиночество и покой, его называют саби. Если художник ощущает подавленность или печаль и при такой особого рода пустоте чувств мельком замечает нечто обыкновенное и естественное во всей его невыразимой «таковости», — такое настроение называется ваби. Если мгновение вызывает более сильную ностальгическую грусть, связанную с осенью и ощущением умирания мира, — оно называется аваре. Когда же в увиденном проступает нечто мистическое и странное, как бы намёк на нечто неведомое и вечно недосягаемое, такое настроение называется юген. Эти совершенно непереводимые японские слова описывают четыре основных настроения фурю, то есть общей атмосферы «вкуса» Дзэн в такие «бесцельные» мгновения жизни.

В стихах хайку и вака, можеть быть, яснее, чем в живописи выступает тонкое различие между четырьмя типами настроения. Тихое и трепетное одиночество саби ясно выражено в стихотворении:

На голой ветке
        Уселся ворон.
                Осенний вечер.


Менее очевидно, и потому более глубоко оно в таком хайку:

Вечерний ветерок,
        Укутывает водой
                Ноги цапли.


Или:

В тёмном лесу
        Упала с дерева ягода — 
                Всплеск воды.


Читать дальше →

Снова весна.
Приходит новая глупость
Старой на смену…

Видели всё на свете
Мои глаза — и вернулись
К вам, белые хризантемы…

Красота какая!
Через дыры в стенке бумажной светит
Млечный Путь…

Тому кто хочет жить в аду
К чему прохлада нежных весен
Он свой чертог как сон в бреду
В багровом пламени возносит.
Он пьет своей тоски исток
Аж зубы сводит лед текучий
И юг и север и восток
И запад закрывают тучи.
Пускай он боль, пускай он страх,
Пусть безнадежность, мрак, унынье,
И ужаса крылатый взмах
Его спасение отныне.
Да он в аду но крепок ад
Сверкает он щитом Коцита
И мука лучшей из наград
Крестом любви на грудь прибита.
Да он в аду, но нерушим,
И в вечной муке своеволья
Он создал ад как господин
И сам себя назначил болью.

Но тот кто мал, тот значит и велик
Пока есть мера, есть кого измерить
И в боли к Богу подымая крик
Мы не прозрели в Господа поверить.
Пока хочу я с Миром быть одно
Я вырываюсь как лучи из солнца
Себя вплетая в Жизни полотно
Опустошаю эту жизнь до донца.
Уже отбросив мысль и тишину
И истощив сомнения и споры
Перед собой не чувствую вину
Не посылаю Господу укоры.
Но не пройти пока есть да и нет
И виден тот кто знает и не знает,
Не отделим от Солнца малый свет
И никогда любовь не убывает.

Бодрствуя или во сне
В своей травяной хижине
Я молюсь только об одном:
Чтобы переправить других
Раньше себя самого.

И даже если это невежественное я
Никогда не станет буддой,
Я клянусь переправить других,
потому что я – монах.

Как величественно!
Изучая древние слова
Семи Будд,
Выходишь за пределы
Шести сфер…

Вот белый лист в нем звук и тишина,
Играю клавишами строчек,
Играет почками весна,
Ее нам воробьи пророчат.

Как происходит этот переход,
Когда из ничего восходит чудо,
И дна небес не достигает лот,
И нет не до, ни после, ни покуда?

Когда разбив на сердце стылый лед,
Взрывает нежность и любовь строкою,
И ты как слеповатый крот,
Раскроешь веки пред судьбою.

Она сжигает, долго не гляди,
Лист — белый взор, его закрой строкою,
Не надо знать что будет впереди,
Не надо помнить, то что за тобою.

Я утонул, давно лежу на дне,
Огромного небесного заката,
И белый лист напомнит обо мне,
Как за меня перед судьбой расплата.