… вот и осень.

Овевает душу ветер сна.
Скоро смерть у смертного попросит
повторить за нею: «ночь — нежна».

… И с удивлением узнать, что ты давно уже покойник,
А мир вокруг тебя всё тот же, всё те же в небе облака.
Заворожённый тишиной, смотрю на белый подоконник:
Мимоза мёртвая стоит в бутылке из-под молока.

*

Названий много я запомнил,
Но не сказать, чтоб что-то понял,
На разговор хватало, да.
А разговор, как щебет птичий,
Всегда был пуст до неприличья,
О, эта пустота…
Она давно меня вангует,
И в губы алые целует,
Полощет вялый мозг.
Я ни хера не понимаю,
Но все, что встречу – обнимаю
И всяку форму принимаю,
Как теплый, нежный воск.
Таков еси удел поэта,
И како не смотри на это –
Приходиться признать:
Я суть ничто из чтойных басен,
Мой труд понять себя – напрасен,
И рад бы маску снять,
Но нету маски, нет лица,
Одно лишь небо без конца.
Одно лишь небо без конца
Останется сиять.

Как дерева Твои красивы
В обычном парке городском!
Березы, липы, клены, ивы…
Единым созданы мазком.
Измученный тоскою нежной,
Верчу в пространстве головой.
И я средь них — мазок небрежный,
Такой же вечный и живой.

Я перестал с собою говорить…
Мир ищет щель в моём самосознанье,
Что бы проникнуть, сжечь и растворить
Прозрачный пепел сердца в мирозданье.
Чтоб я уже не дёргался вотще
Косноязычным всуе говореньем,
Чтоб камень, угнездившийся в праще,
Не осознал, что стал стихотвореньем.

Сегодня стих я написал,
Бес языком его слизал.
Шоб я уныл и онемел,
Шоб говорить уже не смел.

А я сказать хотел всего лишь,
Что де черёмуха цветёт.
Что рано, мол, себя хоронишь,
Что, мол, всему есть свой черёд.

Цветёт черёмуха, ребята.
В моих очах она — снежна,
Она во времени – распята,
Великорусская княжна.

Всего неделю глас небесный
С ветвей цветущих будет звать
Всех тех, кому не интересно
Изгнанье тягостное знать.

Их мало, мало, но беспечны
Грядущей юности азы,
Лишь потому, что безупречны,
Как вещей вечности весы.

Мы все проходим дол унылый
Цивилизации земной.
И проклят разум наш постылый,
Не знающий судьбы иной,

Как только мучиться и гибнуть,
Как только гибнуть и страдать.
Пора, пора уйти нам, ибо
Нас не коснулась благодать.

Но тем – грядущим за рассветом,
Вся наша нежность и любовь.
И если был я здесь поэтом,
То там зари прольётся кровь.

Господь, благодарю Тебя за то,
Что я могу Тебя благодарить.
За это итальянское пальто,
Что в секон-хэнде выпало купить.
За этот вечер марта голубой,
За эти звёзды, бьющие в глаза.
За то, что я остался сам собой,
В Твои пустые глядя небеса…

необходимость высказаться прошла,
образная чесотка пафосна и пошла,
невыразимое просто невыразимо,
что ни скажи — всё мимо.

вот и сижу, уставившись в монитор,
сузилась жизнь в сумрачный коридор,
то ли больница, то ли рекомый лимб,
над головой струится табачный нимб.

так уж случилось, что тут сказать ещё,
жизнь просочилась пресной слезой со щёк,
пальцы бредут по клавишам невпопад,
мокрый, февральский, гибельный снегопад.

Так странно, что жизнь продолжается
Странно узнать себя заново, просыпаясь на ложе сна
Нет для сего основания, нет
И ежели, вдруг, обнаружилось присутствие света в сознании,
— То чистый подарок любви

Человек закурил на экране,
Захотелось и мне закурить.
Пусть останутся зубы в стакане,
Только б муку сладимую длить.
Вот и детские слёзы вернулись…
Вы играли в замри-отомри?
Это кто притаился, сутулясь,
У распахнутой в небо двери?

Если б в небо… о, если бы в небо!
Не узнать, не успеть, не избыть.
Только нежно, безумно и слепо
Ненавистную муку любить.
Никогда уже я не узнаю
В чём, душа, ты себе солгала.
Безысходность, как чорное знамя,
На истерзанный разум легла.