В той стране далёкой храмы с позолотой,
Государь и челядь веруют зело.
Торгаши и те там – велие зилоты,
Смерды не бунтуют, смотрят весело.

Там епископ тучен, ласкою измучен,
Поучает паству, как держать посты.
Там и поп-державник сплошь благополучен,
Продаёт в приходах свечи и кресты.

Там дородный дьякон како вдарит басом,
Как махнёт кадилом, ладаном дымя, —
Бесы, чертыхаясь, утекают брассом
Из огня да в полымя, головы сломя.

Там ведь и хористы жуть как голосисты,
Близко к ним на службе не дерзай стоять:
Это переносят лишь крутые мисты,
— Смысла этой муки мозгом не объять.

И поют, и стонут — Господи, помилуй!
Тянут козлетоном — Господи, прости!
…
Родники живые зарастают илом,
И ведут к обрыву торные пути.

и обида, и боль это только вино
что хранишь ты в бокале души
можешь пить без конца этот злой алкоголь
опускаясь на самое дно
а меж тем так легко мановеньем руки
опрокинуть дымящийся яд
и войти навсегда глубоко-глубоко
в расцветающий мудрости сад

(припев)
Мой вы.бистый вид
нанёс много обид
государевым сукам и псам,
а ведь я был готов
разделить с ними плов
по дороге к Твоим небесам.

Только им небеса
как нас.али в глаза
и такой они злобой полны,
что ни словом сказать,
ни пером описать,
вот какой они злобой полны!

Так что помни мой брат
— этот мир нам не рад:
дети тьмы здесь имеют свой кус;
себя в руки возьми,
и собак не дразни,
проходя через чорный улус.

*

Разорвались священные звенья
На запястьях служителей тьмы,
И в погибель идём с упоеньем,
Соблазнённые нежитью, мы.

Кто бы нам преградил путь в погибель,
Чтоб его не смогли обойти.
Если только воскреснувший Авель,
У которого солнце в груди.

Только нам наплевать на спасенье,
Нам бы только забвения клок…
И кричит в перспективе осенней,
Оцифрованный тварями, Бог.

Когда покачнётся мой мир,
Я крепко схвачусь за Дерево, любое дерево – Дерево.
Оно станет моим Вергилием в карусели иных миров.
Он удержит мой ум от паники и укрепит мой дух,
Сжимая меня в объятьях воспетых мною ветвей и листьев,
Особенно листьев кленовых, с которыми я побратался,
Покуда шел по земле забвения,
Повторяя, «мой мир… мой мир…»

Так доверчиво шепчет листва,
Словно есть у нас тайная связь,
Словно это родная сестра
Из несбывшейся жизни нашлась.

Моё горькое сердце она
Опрокинула в трепет листвы
И прозрачной рукою сняла
Чорный обруч с моей головы.

Задыхаясь от слёз я стою
В догорающем мареве сна,
И пою я, пою и пою
Благодарность на все времена.

Светиться собственным светом редко способен я.
То ли дело с друзьями на Леты крутом берегу под деревом Бодхи,
За кувшином амброзии дни коротать…
Уж там то мы засияем,
Как солнца.

Выпьешь 100 грамм, а сердце болит на литр.
Хитрая старость в разум скребёт – впусти…
Как же тут быть? — разложу ноутбук-пюпитр,
Клавиши трону и напишу – прости,
Пусть поболит, поболит — затихнет.
Редкий сверчок в наших широтах тих…
В летней ночи поскворчит-поскворчит и вспыхнет,
Белым зигзагом перетекая в стих.

У памяти реки на берегу
Немного я побыть ещё могу.
Сухой жасмин в хрустальной синей вазе
Немотствует как битый файл в мозгу.

Вернуть его к благоуханной жизни
Способен Яр на погребальной тризне
Тому, кто жизнь за друга положил,
Стремясь душой к возлюбленной отчизне.

Там, в сердце Яра, встретит он тот куст,
Что в синей вазе высох в тихий хруст,
До горизонта будет он цвести
Предвечной чистотой мильонов уст,

Целуя Яра животворный лик
В котором лаик растворил свой ник.

18.07.16

лаик — в древней Церкви член Народа Божия

облако красивое плывёт
за собою плыть меня зовёт
ай, душа! ты влипла в это тело
без него б, поди, не улетела?
улетела б, знаю, не секрет…
но земным очам так сладок свет…