Эйя
я на рывок к Нему
все силы растеряла…
пуста как белый лист
ни слов, ни мыслей…
тиши-на, в подножьи пьедестала

Ratibor
И вот, из Тишины с Любовью
Мне Пустота вдруг задаёт вопрос:
«Ну как, быть кем-то было сильно больно?
Что понял ты в мирах из Божьих грёз?»

Я отвечаю: Знаешь, что тут скажешь…
Конечно, быть от Бога отделённым тяжело
Но как ты по другому то покажешь
Себя себе коль только есть Одно?

Нам двойсвтенности путь был нужен
Чтобы бесценный опыт получить
Познав вкус бытия с границами внутри-снаружи
Вновь вспомнить, как приятно безграничным быть.

лунный ветер

Опять печаль кружится на ночь глядя,
Не видно звёзд,
Вокруг колдует тьма,
Лето простыло, кашляют дома
И кто-то шепчет:
— так тебе и надо!
Ты сам себя, всем этим окружил,
Пора оковы рвать, взрывать хандру,
Ведь если я опять, во сне умру,
Ты будешь знать, что я, напрасно жил.


Ratibor
Так отчего ж хандра во мне взялась?
Ведь мне милее радость и веселье
Как та звезда, что в небе пронеслась
Мне радость грусть оставила в похмелье…

И вот, найти пытаясь способ новый я
Сбежать от этих мыслей наваждений
Вдруг осознал… печаль ведь тоже дочка Бытия
Ей тоже хочется немножко наслаждений

И развернувшись к ней навстречу вдруг
Позволив проявить себя на всю катушку
Я ощутил как будто старый друг
Мне возвращает мной забытую игрушку

P.S. Пришло на память в связи с недавними событиями в Париже...

Вижу, как строится. Слышу, как рушится.
Все холодней на земной стезе…
Кто же нам даст железное мужество.
Чтобы взглянуть в глаза грозе?

Сегодня с трибуны слово простое
В громе оваций вождь говорил.
Завтра — обломки дамб и устоев
Жадно затянет медленный ил.

Шумные дети учатся в школах.
Завтра — не будет этих детей:
Завтра — дожди на равнинах голых,
Месиво из чугуна и костей.

Скрытое выворотится наружу.
После замолкнет и дробь свинца,
И тихое зеркало в красных лужах
Не отразит ничьего лица.

1937

Я пришла в этот мир, чтоб увидеть рассвет,
Чтобы встретить тебя и познать белый свет,
Любоваться росой на зеленой траве,
Чтоб услышать в лесу соловья на заре,
Чтобы солнечный свет глаз коснулся моих,
Чтобы радость с тобой разделить на двоих,
Чтобы звезды ночные увидеть с луной,
Чтобы волны морские потрогать рукой,
Чтоб коснуться ресниц, помолчать в тишине
И услышать о том, как нужна я тебе…

Стихи.

Your text to link...

Читает: Ник Ошо

Зачем писать сюда, друзья,
Понять почти совсем нельзя,
Одних развлечь, позлить других,
Короче ладно, вот вам стих:

***
Уважали люди встарь
Всяку бессловесну тварь:
Знать их тайный разговор
Завещал великий Гор.

Я как раненная птица,
Бьюсь в клетке своего восприятия.
Ах как это мучительно,
Быть воспринимающим существом!!!
И вдруг я понимаю
Что воспринимающее существо,
Это не узник!!!
Это часть клетки!!!
Тогда не надо никуда бежать,
Зачем куда-то бежать
Воздуху между прутьями клетки?

Я вдыхаю запах кофе по утру,
Смотрю на отражение в чашке,
Частички свернувшегося молока
Танцуют в нем свои узоры.
Кто ты, смотрящий на меня из кофейной лужи?
Кто реальнее из нас? Тот кто держит кружку?
Или тот кто в ней плавает? Оба двигаются…
Кто из нас чувствует пар этого кофе на лице?
Ты из которого оно исходит?
Или я который его ощущает?
Целая вечность в чашке кофе…
Спиральные галактики и звезды
И за ними чей то знакомый лик…
Кто этот незнакомец, что предо мной вот так возник?!
Я поглощаю его вместе с вечностью,
Со звездами и галактиками…
Он растворяется во мне без остатка
И все миры гаснут…
Но тут я вижу, что наш мир всего лишь…
Частичка свернувшегося молока
В чьей то кофейной чашке…
Кто держит ее в руках и смотрит в свое отражение?
Я всматриваюсь вдаль сквозь дымку водного пара
И мне кажется этот незнакомец чем то похож на меня…
Вечность меня, где нет ни конца, ни начала…

Театр
«Все мы, святые и воры,
Из алтаря и острога
Все мы — смешные актёры
В театре Господа Бога.

Бог восседает на троне,
Смотрит, смеясь, на подмостки,
Звёзды на пышном хитоне —
Позолочённые блёстки.

Так хорошо и привольно
В ложе предвечного света.
Дева Мария довольна,
Смотрит, склоняясь, в либретто:

— Гамлет? Он должен быть бледным.
Каин?[1] Тот должен быть грубым…
Зрители внемлют победным
Солнечным, ангельским трубам.

Бог, наклонясь, наблюдает,
К пьесе он полон участья. —
Жаль, если Каин рыдает,
Гамлет изведает счастье!

Так не должно быть по плану!
Чтобы блюсти упущенья,
Боли, глухому титану,
Вверил он ход представленья.

Боль вознеслася горою,
Хитрой раскинулась сетью,
Всех, утомлённых игрою,
Хлещет кровавою плетью.

Множатся пытки и казни…
И возрастает тревога,
Что, коль не кончится праздник
В театре Господа Бога?!»
Н.Гумилёв

***

…А между тем благая весть — всегда в разгар триумфа ада, и это только так и есть, и только так всегда и надо! Когда, казалось, нам велят — а может, сами захотели, — спускаться глубже, глубже в ад по лестнице Страстной недели: все силы тьмы сошлись на смотр, стесняться некого — а че там; бежал Фома, отрекся Петр, Иуда занят пересчетом, — но в мир бесцельного труда и опротивевшего блуда вступает чудо лишь тогда, когда уже никак без чуда, когда надежда ни одна не намекает нам, что живы, и перспектива есть одна — отказ от всякой перспективы.

На всех углах твердят вопрос, осклабясь радостно, как звери: «Уроды, где же ваш Христос?» А наш Христос пока в пещере, в ночной тиши. От чуждых глаз его скрывает плащаница. Он там, пока любой из нас не дрогнет и не усомнится (не усомнится только тот глядящий пристально и строго неколебимый идиот, что вообще не верит в Бога).

Земля безвидна и пуста. Ни милосердия, ни смысла. На ней не может быть Христа, его и не было, приснился. Сыскав сомнительный приют, не ожидая утешенья, сидят апостолы, и пьют, и выясняют отношенья:

— Погибло все. Одни мечты. Тут сеять — только тратить зерна.

— Предатель ты.

— Подослан ты.

— Он был неправ.

— Неправ?!

— Бесспорно. Он был неправ, а правы те. Не то, понятно и дитяти, он вряд ли был бы на кресте, что он и сам предвидел, кстати. Нас, дураков, попутал бес…

Но тут приходит Магдалина и говорит: «Воскрес! Воскрес! Он говорил, я говорила!» И этот звонкий женский крик среди бессилия и злобы раздастся в тот последний миг, когда еще чуть-чуть — и все бы.

Глядишь кругом — земля черна. Еще потерпим — и привыкнем. И в воскресение зерна никто не верит, как Уитмен. Нас окружает только месть, и празднословье, и опаска, а если вдруг надежда есть — то это все еще не Пасха. Провал не так еще глубок. Мы скатимся к осипшим песням о том, что не воскреснет Бог, а мы подавно не воскреснем. Он нас презрел, забыл, отверг, лишил и гнева, и заботы; сперва прошел страстной четверг, потом
Читать дальше →