— Эх, Петька, Петька, — сказал Чапаев, — знавал я одного китайского коммуниста по имени Цзе Чжуан. Ему часто снился один сон — что он красная бабочка, летающая среди травы. И когда он просыпался, он часто не мог взять в толк, то ли это бабочке приснилось, что она занимается революционной работой, то ли это подпольщик видел сон, в котором он порхал среди цветов. Так вот, когда этого Цзе Чжуана арестовали в Монголии за саботаж, он на допросе так и сказал, что он на самом деле бабочка, которой все это снится. Поскольку допрашивал его сам барон Юнгерн, а он человек с большим пониманием, следующий вопрос был о том, почему эта бабочка за коммунистов. А он сказал, что она вовсе не за коммунистов. Тогда его спросили, почему в таком случае бабочка занимается подрывной деятельностью. А он ответил, что все, чем занимаются люди, настолько безобразно, что нет никакой разницы, на чьей ты стороне.
— И что с ним случилось?
— Ничего. Поставили его к стенке и разбудили.
— А он?
Чапаев пожал плечами.
— Дальше полетел, надо полагать.
— Понимаю, Василий Иванович, понимаю, — сказал я задумчиво.

Значит, мы заняты самообманом? – спросила Гера. – И люди, и вампиры?
– Я не стал бы называть это самообманом, потому что здесь нет обманутого. Но на
этом механизме основано большинство свойственных человеку заблуждений насчет «себя»
и «мира». Попытка пробудиться от такого состояния и есть суть древних духовных прак-
тик. Но сделать пробуждение устойчивым сложно по довольно комичной причине. Надолго
понять, что в человеке нет настоящего «я», некому. Любое «я», которое это понимает, через
миг сменяется другим, которое об этом уже не помнит. Или, еще смешнее, уверено, что
помнит – и считает себя просветленным «я», которое теперь может преподавать на курсах
«познай себя».
– Так можно проснуться или нет? – спросил я.
– Просыпаться некому. Это и есть то единственное, что понимаешь при пробуждении.

Счастье — это термин, который объясняет сам себя. Возможно, это народная этимология, но «счастье» — это от слова «сейчас». Что это значит? Вот рисунок из журнала — три картинки рядом. Человек сидит за компьютером, а думает о гольфе. Человек играет в гольф, а думает о сексе. Человек занимается сексом, а думает о компьютере. Замкнутый круг.

Так вот, счастье — это когда ты целиком в сейчас, а не где-то еще. Если отбросить физическую боль, все наши страдания сфабрикованы умом из мыслей о прошлом и будущем. Но там всегда будет достаточно материала, чтобы сделать нас несчастными, потому что в будущем — смерть, а в прошлом — все то, что сделало ее неизбежной.

Несчастье — «не-сейчастье» — это состояние ума, констатирующего, что жизнь не удалась вчера и вряд ли удастся завтра. Если забыть про это, оказаться там, где ты есть, и, как выразился Набоков, «узнать свой сегодняшний миг» — это и есть счастье, которое практически всегда доступно.

Это «тайная свобода» Пушкина — у него именно об этом стихи, а не «о природе». Такое счастье ни от кого не зависит, и его никто не может отнять. Но за него надо идти на бой не то что каждый день, а каждую секунду. Это, конечно, парадокс, потому что воевать там не с кем, а бой выигрываешь уже в тот момент, когда вспоминаешь, что на него надо идти.

Касательно того, что надо исправить в мире — вот именно это «не-сейчастье» в себе. Все остальное исправится само, потому что его нет нигде, кроме как в голове. Там и разруха, и эффективный менеджмент, и все прочие ужасы.

Виктор
Читать дальше →

– Вы говорили, что все выяснили про «я», – напомнил я. – Что же именно?

–Вы Раману Махарши читали, саду? Есть истинное «я» и ложное «я». Ложное «я» – это эго. А истинное «я» – это сознание. Оно вечно.

Дракула закрыл глаза – и мне вдруг показалось, что он глядит на нас другой парой глаз – выпуклых и синих, без зрачков. Это был страшноватый взгляд.
— Девочка, — сказал он, — во-первых, запомни, что никакого «сознания» не бывает. Во всяком случае, самого по себе. Бывает регистрация различных феноменов нервной системой. Это процесс, в котором каждый раз участвует много элементов. Нечто вроде костра, для которого обязательно нужны дрова и воздух. Костер определенное время горит и потом гаснет. От одной головешки можно зажечь другую. Но нет никакой «огненной стихии» или «элемента огня». Есть только конкретные, как сказал бы пожарный, случаи временного возгорания. И это относится как к Вечному огню у вас на Красной площади, так и к абстрактной идее огня в твоей голове. Все имеет причину, начало и конец. Понятно?

Гера сделала странное движение плечами — то ли соглашаясь, то ли просто стряхивая с себя слова Дракулы.

— А во-вторых, то «я», которое ты чувствуешь прямо сейчас, возникает лишь на тот самый миг, который ты называешь «прямо сейчас». Но в течение своего краткого существования это «я» уверено, что именно оно было и будет всегда. Исчезает оно незаметно для самого себя. И после его исчезновения не остается никого, кто мог бы заметить случившееся.

— «Я» никуда не исчезает, — сказала Гера. — Оно есть всегда.

— Большую часть времени, — ответил Дракула, — никакого «я» вообще нет. Его нет ни во сне, ни когда вы ведете машину по трассе, ни когда вы занимаетесь размножением. Оно возникает только в ответ на специфические запросы ума «Б» — что «я» по этому поводу думаю? Как «я» к этому отношусь? Как «я» должен поступить? И каждое новое «я», возникающее таким образом на долю минуты, уверено, что именно оно было всегда и всегда будет. Потом оно тихо исчезает. По
Читать дальше →

Внутренняя жизнь человека сводится к тому, что он много раз в минуту перебегает из одной безысходности в другую, даже не осознавая этого процесса. А если у него возникает чувство, что в каком-то мгновении стоит задержаться, он тут же покидает его, чтобы написать стихотворение на тему «остановись, мгновение...»

Ни в одной из поз ума нет счастья. Оно всегда где-то рядом. Но из-за того, что ум всё время меняет позу, нам начинает казаться, что будто счастье убегает от нас. Нам мнится, что мы вот-вот его нагоним. А потом мы решаем, что в какой-то момент промахнулись, стали отставать, и упустили свой шанс.

Последнее особенно мучительно. Но, как и всё человеческие страдания, это тоска о миражах. Упущенного никогда не было не то что рядом, его не было нигде. Мы — просто стирающаяся память о веренице умственных поз, сменявших друг друга с безначального времени. Единственный смысл сей древней комедии — или, скорее трагедии положений — бегство от неудовлетворенности, из которой сделана каждая из поз. Это саморазворачивающаяся пружина не понимает, что убегает то самое, от чего хочется убежать — и именно оно будет найдено в результате. В этом неведении корень человека — вечный двигатель истории…

Виктор Пелевин, «Смотритель».
Читать дальше →

— Папа, видел, какие странные дяди? — сказал мальчик, когда лавка осталась позади.
Отец сплюнул на дорогу.
— Пьянь, — сказал он. — Будешь себя так вести, тоже вроде них вырастешь.
Откуда-то в его руках появился кусок слежавшегося навоза. Он кинул его сыну, и мальчик еле успел подставить руки. Из отцовских слов было не очень ясно, как надо или не надо себя вести, чтобы вырасти таким, как эти дяди, но едва в ладони шлепнулся теплый навоз, все стало понятно, и мальчик молча опустил папин подарок в сумку.
Из тумана выплыла длинная и узкая палатка, похожая на стоящий на боку спичечный коробок. Внутри за разноцветными сигаретными пачками, парфюмерными флаконами и позорными кооперативными штанами скучала продавщица. За ее спиной дымилось замызганное стекло гриль-машины, в которой жарились белые равнодушные куры. На стене палатки висела колонка, из которого рывками вылетала музыка, словно ее сквозь черный пластмассовый динамик прокачивал невидимый велосипедный насос.
— Простите, а где тут пляж? — спросил отец у продавщицы.
Продавщица высунула руку из окошка и молча указала пальцем в туман.
— Гм… А сколько вон те стаканчики стоят? — спросил отец.
Продавщица тихо ответила.
— Ничего себе, — сказал отец. — Ну давайте.
Он протянул стаканчики сыну, тот положил их в сумку, и они двинулись дальше. Палатка исчезла, а впереди появился небольшой мост. За ним туман оказался еще гуще — ясно был виден только бетон под ногами, и еще по сторонам просвечивали размытые зеленые полосы, похожие не то на огромные стебли травы, не то на деревья. Вместо неба над головой был низкий белый свод тумана, а слева иногда появлялись пустые бетонные емкости для земли с ребристыми стенками — они расширялись кверху и из-за этого напоминали перевернутые пивные пробки.
— Папа, — спросил мальчик, — а из чего состоит туман?
Отец задумался.
— Туман, — сказал он, протягивая сыну несколько маленьких кусочков навоза, — это мельчайшие капельки воды, висящие в воздухе.
— А почему они не падают на
Читать дальше →

Чем выше учение, тем меньше слов, на которые оно опирается. Слова подобны якорям — кажется, что они позволяют надежно укрепиться в истине, но на самом деле они лишь держат ум в плену…

Виктор Пелевин

Часто бывает — говоришь с человеком и вроде нравятся чем-то его
слова и кажется, что есть в них какая-то доля правды, а потом вдруг
замечаешь, что майка на нем старая, тапки стоптанные, штаны заштопаны на
колене, а мебель в его комнате потертая и дешевая. Вглядываешься
пристальней, и видишь кругом незаметные прежде следы унизительной
бедности, и понимаешь, что все сделанное и передуманное собеседником в
жизни не привело его к той единственной победе, которую так хотелось
одержать тем далеким майским утром, когда, сжав зубы давал себе слово
не проиграть, хотя и не очень еще ясно было, с кем играешь и на что. И
хоть с тех пор это вовсе не стало яснее, сразу теряешь интерес к его
словам, и хочется сказать ему на прощание что-нибудь приятное и уйти
поскорей и заняться, наконец, делами.

Так действует в наших душах вытесняющий вау-фактор.

Виктор Пелевин. Generation P

— Девочка, — сказал он, — во-первых, запомни, что никакого «сознания» не бывает. Во всяком случае, самого по себе. Бывает регистрация различных феноменов нервной системой. Это процесс, в котором каждый раз участвует много элементов. Нечто вроде костра, для которого обязательно нужны дрова и воздух. Костер определенное время горит и потом гаснет. От одной головешки можно зажечь другую. Но нет никакой «огненной стихии» или «элемента огня». Есть только конкретные, как сказал бы пожарный, случаи временного возгорания. И это относится как к Вечному огню у вас на Красной площади, так и к абстрактной идее огня в твоей голове. Все имеет причину, начало и конец. Понятно?
Гера сделала странное движение плечами — то ли соглашаясь, то ли просто стряхивая с себя слова Дракулы.
— А во-вторых, то «я», которое ты чувствуешь прямо сейчас, возникает лишь на тот самый миг, который ты называешь «прямо сейчас». Но в течение своего краткого существования это «я» уверено, что именно оно было и будет всегда. Исчезает оно незаметно для самого себя. И после его исчезновения не остается никого, кто мог бы заметить случившееся.
— «Я» никуда не исчезает, — сказала Гера. — Оно есть всегда.
— Большую часть времени, — ответил Дракула, — никакого «я» вообще нет. Его нет ни во сне, ни когда вы ведете машину по трассе, ни когда вы занимаетесь размножением. Оно возникает только в ответ на специфические запросы ума «Б» — что «я» по этому поводу думаю? Как «я» к этому отношусь? Как «я» должен поступить? И каждое новое «я», возникающее таким образом на долю минуты, уверено, что именно оно было всегда и всегда будет. Потом оно тихо исчезает. По следующему запросу возникает другое «я», и так до бесконечности. Все, что случается с нами в жизни — происходит на самом деле не с нами, а с настоящим моментом времени. Наши «я» — это просто его фотографии.
— Но мы же помним себя, — не сдавалась Гера. — Вот эта память и есть наше «я». Мы помним, какими мы были.
— Сказать, какими были прежние «я»,
Читать дальше →

… А потом я понял еще одну вещь, самую ужасную.
Это воспоминание не было моим.
Наоборот, я сам был этим воспоминанием. Просто бухгалтерским отчетом, который все время подчищали и подправляли. И больше никакого меня не было. Отчет никто не читал — и не собирался. Он нигде не существовал весь одновременно. Но в любой момент по запросу из внешнего мира из него можно было получить любую выписку.
И все.
Ни один из составлявших меня процессов не был мной.
Ни один из них не был мне нужен.
Прекращение любого из них ничего для меня не значило. А все они вместе соединялись в меня — необходимого самому себе и очень боящегося смерти, хотя смерть происходила постоянно, секунда за секундой — пока отчет подчищали и правили. Это было непостижимо. Но не потому, что это невозможно было понять. А потому, что понимать это было некому.
Я никогда не был собой. Я даже не знал, кто показывает это кино — и кому. И вся моя жизнь прошла в эпицентре этого грандиозного обмана. Она сама была этим обманом. С самой первой минуты.
Но обманом кого?
Я вдруг понял, что этот вопрос безмерен, абсолютно безграничен, что он и есть та пропасть, в которую мы падаем по нескончаемой спирали — и куда я низвергался перед этим всю жизнь. Вопрос был началом и концом всего. Все сущее было попыткой ответа.
Но кто отвечал?
Мне показалось, что я сейчас пойму что-то важное, самое главное — но вместо этого я сообразил, что это просто тот же самый вопрос, пойманный в другой фазе.
Но кто его задавал?
И кому?
Я отшатнулся от открывшегося мне водоворота, от этой головокружительной бесконечности, догоняющей саму себя — и засмеялся. Потому что ничего другого сделать было нельзя. Кроме того, это и правда было очень
Читать дальше →